20 Переводов Стихотворения М. Лермонтова «Парус» на Украинский Язык

 

Оригинал

 

М.Ю. Лермонтов

Парус

Белеет парус одинокой
В тумане моря голубом!..
Что ищет он в стране далекой?
Что кинул он в краю родном?..

Играют волны — ветер свищет,
И мачта гнется и скрыпит...
Увы! он счастия не ищет,
И не от счастия бежит!

Под ним струя светлей лазури,
Над ним луч солнца золотой...
А он, мятежный, просит бури,
Как будто в бурях есть покой!

1832

 

Переводы на Украинский Язык

 

1.       Перевод М. Старыцького (1865)

 

Вітрило мріє сиротливе

В блакитнім моря тумані,

Чого шука воно в чужині,

Що кида в рідній стороні?

 

Гуляє вітер, хвиля грає,

І щогла гнеться і рипить...

Воно ж недолі, бач, шукає

І не від долечки біжить!

 

Під ним, як небо, сині хвилі,

Над ним же промінь золотий...

Воно ж шукає бурь, бунтливе,

Буцім-то в бурі є покій?!

 

2.       Перевод М. Старыцького (1883)

 

Біліє парус в самотині

На морі в сизім тумані.

Чого шука він на чужині.

Що кида в рідній стороні?

 

Бурхоче вітер, хвиля грає,

І щогла хилиться гнучка...

А він, пак, щастя не шукає,

І не від щастя утіка!

 

Під ним блакить ясніша неба.

Над ним проміння злотом б‘є:

Йому ж, свавольцю, бурі треба.

–Неначе в бурі спокій є!

 

3.       Перевод Днипровой Чайки (1884-85)

 

Біліє парус самотинний

В морській блакитно-синій млі...

Чого шука він на чужині?

Що кинув він в своїй землі?

 

Бурхає вітер, хвиля грає,

І рипа щоглиця гнучка...

Дарма! Він долі не шукає

І од недолі не тіка.

 

Ясніше неба хвиля сяє,

А зверху промінь золотий,

А він, бунтливий, бур благає,

Неначе в бурях супокій!

 

4.       Перевод М. Чэрнявського (1890)

 

Біліє парус в самотині

На морі синьому у млі...

Чого шука він на чужині?

Що в рідній кинув він землі?

 

Хлюпочуть хвилі, вітер грає,

І щогла гнеться і скрипить...

Але не щастя він шукає

І не від щастя він біжить!

 

Під ним вода ясніш блакиті,

Над ним світ сонця золотий;

А він, звитяжець, бурю стріти

Жада, мов спокій є у їй!

 

5.       Перевод П. Тычины (1930)

 

Одне лише вітрило мрітне

У мрінні моря маревен...

Чого блукає кругосвітнє?

Кого лишило там ген-ген?

 

Нахлине вітер, глиб подасться,

І щоглу з свистом натяга...

Гей-гей, воно й не прагне щастя,

І не від щастя одбіга!

 

Під ним струміння блакитнясте,

Над ним одсончин золочин.

Воно ж все рветься в поринасте,

Немов у бурях є спочин.

 

6.       Перевод М. Хмарки (1934?)

 

Біліє парус в морі синім –

В блакитно-сивім тумані...

Що він лишив на батьківщині?

Чого шука на чужині?

 

Скрипить і хилиться щоглина,

І вітер свище і шумить...

Ні! Не по радощі він плине

І не від радості біжить!

 

Під ним блакить струї блискоче

Над ним проміння сонце ллє.

А він, бентежний, бурі хоче,

Неначе в бурях спокій є.

 

7.       Перевод М. Драй-Хмары (1935)

 

Біліє парус самотою

У синій моря далині..

Чого шукав він у просторі?

Що в рідній кинув стороні?

 

Буяє вітер, хвиля грає,

Скрипучу щоглу порива.

Та гей! він щастя не шукає

І не від щастя відплива!

 

Під ним блакить ясну, без журу

Золотить сонце з височин,

А він, бентежний, кличе бурю,

Немов у бурях є спочин.

 

8.       Перевод В. Сосюры (1936)

 

В тумані моря голубому

там корабель, мов дальній дим,

що він шука в краю чужому,

що загубив в краю своїм?

 

Але він щастя не шукає

і не від щастя він біжить.

Круг нього море з вітром грає,

і щогла гнеться і шумить..

 

Під ним вода, як блиск лазурі,–

над нього промінь золотий..

А він чекає все на бурі,

неначе в бурях – супокій.

 

9.       Перевод Г. Трылиського (1937)

 

Самотній парус і печальний

Біліє в морі, в тумані...

Що він шука в країні дальній?

Що кинув в рідній стороні?

 

Свистять вітри і хвилі грають,

Щогла вискрипує гінка...

О ні, він щастя не шукає

І не від щастя утіка.

 

Під ним струмінь ясніш за просинь,

Над ним блискучий промінь б‘є,

А він, бентежний, бурі просить,

Так, ніби в бурях спокій є!

 

10.   Перевод Н. Забилы (1936)

 

Біліє одинокий парус

На морі, в синім тумані.

В які краї він лине зараз?

Що кинув в рідній стороні?

 

Бушує море, вітер виє,

А щогла гнеться і рипить.

Здобути щастя вій не мріє

І не від щастя геть біжить..

 

Під ним – ясні блакитні хвилі,

Над ним проміння сонце ллє,

Та бунтареві бурі милі.

Неначе в бурях спокій є!

 

11.   Перевод Н. Забилы, Парус (1939)

 

Самітний парус тихо має

На морі, в синім тумані

Чого він прагне в дальнім краї?

Що кинув в рідній стороні?

 

Хлюпочуть хвилі, віє вітер,

І щогла гнеться і рипить.

Він щастя не шукає в світі

І не від щастя геть біжить

 

Під ним блакитний струмінь сяє,

Над ним – проміння золоте,

А вій, бентежний, бур благає.

Неначе в бурях спокій є!

 

12.   Перевод К. Дрок (1939)

 

З туману моря виринає

Самотини парус вдалині...

Чого по світу він шукає?

Що кинув в рідній стороні?

 

Хлюпочуть хвилі, вітер виє,

І щогла гнеться і скрипить...

О ні, про щастя він не мріє

І не від щастя він біжить.

 

Під ним лоток світліш лазурі,

Над ним же промінь золотий,

А він, бунтівний, просить бурі.

Неначе в бурях – супокій.

 

13.   Перевод Ф. Мыцык (1939)

 

Один – біліє й поринає

В тумані моря голубім...

Чого шукає в дальнім краї?

Що вій лишив в краю своїм?

 

Шумують хвилі, вітер грає,

і мачта хилиться стрімка...

О, ні! – він щастя не шукає

І не від щастя утіка!

 

Під ним вода ясніш лазурі,

Над ним проміння сонце ллє,

А він, бунтарннй, просить бурі,

Неначе в бурях спокій є!

 

14.   Перевод М. Тэрэщенко (1946-1951)

 

Біліє парус одинокий

В морськім тумані голубім...

По що пливе він в світ широкий?

Що кинув він в краю своїм?

 

Вирують хвилі, вітер грає,

І щогла хилиться струнка...

Дарма! – він щастя не шукає

І не від щастя утіка!

 

Під ним ясні струмки лазурі,

Над ним проміння виграє,–

А він, бентежний, просить бурі,

Немов у бурях спокій є!

 

15.   Перевод И.Пучко, Парус (1971)

 

Біліє парус в синім морі,

Один в туманній далині...

Що він шука в чужім просторі?

Що кинув в рідній стороні?

 

Вітрюга свище, хвиля грає,

І щогла гнеться і скрипить..

На жаль, він щастя не шукає

І не від щастя в даль біжить!

 

Під ним блакить ясна плескоче.

На нього сонце злото ллє...

А він, бентежний, бурі хоче,

Неначе в бурях спокій є!

 

16.   Перевод И. Глынського (1978)

 

Самітний білий парус лине

У голубій морській імлі...

За чим він мчить в чужі країни?

Що в рідній залишив землі?

 

Вирують хвилі, свище вітер,

І щогла гнеться та скрипить...

Не щастя він шукає в світі

Та й не від щастя в море мчить...

 

Під ним шумить вода не хмура.

Над ним – край сонця золотий.

А він, бунтливий, прагне бурі.

Неначе спокій саме в ній.

 

17.   Перевод В. Ляшкевича

 

Біліє парус одинокий

У далі моря голубій...

Що він шукає в млі далекій?

Що губить в стороні своїй?..

 

І хвилі. Й вітер віє віще,

І гнеться щогла, і скрипить...

О, щастя, певно, й там не ближче

І не од щастя він біжить.

 

Під ним - прозоріше лазурі,

над ним - проміння злотий рій...

А він бунтує - просить бурі,

неначе в бурях супокій!

 

18.   Перевод Л. Первомайского

 

Самотній парус ген біліє

В морськім блакитнім тумані.

Що він знайти в чужині мріє,

Що в рідній кинув стороні?

 

Лютує вітер, хвиля грає,

І щогла гнеться і скрипить,—

Дарма, він щастя не шукає

І не від щастя геть біжить.

 

Над ним струмок ясніш лазурі,

День золотий над ним встає,

А він, мятежний, прагне бурі,

Неначе в бурі спокій є.

 

19.   Перевод М. Зерова

 

В блакитному тумані моря
Біліє парус самітний.
Чого шука він в тім просторі?
Чом в ріднім краї він чужий?

Лютує хвиля, вітер грає
I щогла гнеться і тріщить;
Та й там він щастя не шукає,
Та й не од щастя він біжить.

Вода під ним — блакить прозора,
Над ним — проміння виграє,
А він благає бурь у моря,
Немов спокiй у бурях є.

 

20.   Перевод П. Полунина

 

Біліє вітрило самотньою

У тумані моря блакитному! ..

Що шукає він у країні далекої?

Що кинув він у краю рідному? ..

 

Грають хвилі - вітер свище,

І щогла гнеться і скрипить ...

На жаль! він щастя не шукає,

І не від щастя біжить!

 

Під ним струмінь світліше блакиті,

Над ним промінь сонця золотий ...

А він, бунтівний, просить бурі,

Неначе в бурях є спокій!

Кто были прототипы Шерлока Холмса?

 

«Существовали живые прообразы как Холмса, так и Уотсона. Дойл всегда говорил, что моделью для образа Шерлока Холмса был доктор Джозеф Белл, хирург из Эдинбургской больницы, но Белл однажды признался, что Дойл «мне обязан намного меньше, чем он думает». Судя по всему, Белл пробудил воображение Дойла, которое потом намного превзошло оригинал.

 

Белл (1837–1911) родился в Эдинбурге в семье потомственных врачей. Его дед, сэр Чарльз Белл, первым описал периферический паралич лицевого нерва, сейчас называемый «параличом Белла». Окончив Эдинбургский университет в 1859 году, Джозеф Белл вскоре стал в нем преподавать и быстро сделался университетской знаменитостью: студенты поражались его диагностическим способностям, которые в глазах непосвященных выглядели почти колдовством.

 

Джозеф Белл

В 1878 году Конан Дойль, студент второго курса медицинского факультета, был определен Беллу в помощники. «По некоей причине, недоступной моему пониманию, — писал он, — он выделил меня из роя студентов, часто толпившихся в его больничном отделении, и назначил помощником по амбулаторным больным: мне предстояло следить за списком его пациентов, делать простейшие записи об их болезни, а затем вводить пациентов по одному в большой кабинет, где восседал Белл, окруженный студентами и медицинскими ассистентами. Тогда-то я и воспользовался отличной возможностью учиться его методам и заодно замечать, что несколько мимолетных взглядов сообщают ему о пациенте больше, чем мне удавалось узнать при опросе больного».

 

У Белла, худого, жилистого, смуглого человека, были острый, пронизывающий взгляд, орлиный нос и высокий, резкий голос. Сидя, откинувшись в кресле, сложив руки, он быстро отмечал характерные особенности пациентов, которых Дойл, назначенный им амбулаторным клерком, вводил в его комнату, и сообщал студентам и ассистентам что-нибудь вроде: «Господа, я не могу сказать точно, кто этот человек - резчик пробки или кровельщик. Я вижу легкое callus, или затвердение, на одной стороне его указательного пальца и лёгкое утолщение на внешней стороне большого пальца. А это точный признак обеих профессий».

 

Другой случай был проще: «Я вижу, вы злоупотребляете спиртным. Вы даже носите фляжку во внутреннем кармане вашего пальто». Третий пациент с открытым ртом слушал, как Белл, заметив: «Вы, я вижу, сапожник», повернулся к студентам и обратил их внимание на то, что брюки пациента были порваны с задней стороны штанины под коленом, где он зажимал выколотку, что характерно только для сапожников.

 

Один диагноз Белла произвёл на Дойла такое впечатление, что он помнил его всю жизнь.

 

- Итак, вы служили в армии.

- Да, сэр.

- Демобилизовались недавно?

- Да, сэр. - Шотландский полк?

- Да, сэр.

- Унтер-офицер?

- Да, сэр.

- Служили на Барбадосе?

- Да, сэр.

- Видите, господа, - объяснил Белл студентам. - Это вежливый человек, но он не снял шляпу. В армии головной убор не снимают, но он бы привык к гражданской жизни, если бы демобилизовался давно. В нём чувствуется властность, и он явно шотландец. Что же касается Барбадоса, то он пришёл по поводу элефантиаза, а это - заболевание, свойственное Вест-Индии, а не Англии.

 

В другом случае незнакомая Беллу женщина вошла в лекционный зал, ведя за собой ребенка. «Он вежливо ее поприветствовал, — писал один из биографов Конан Дойля, — она в ответ сказала “доброе утро”». Дальше последовал диалог:

 

— Как добрались из Бернтайленда? — спросил Белл.

— Хорошо.

— Вверх по улице Инверлит шли благополучно?

— Да.

— А куда вы дели второго ребенка?..

— Оставила у моей сестры в Лите.

— А работаете по-прежнему на линолеумной фабрике?

— Да.

 

— Видите ли, джентльмены, — объяснил Белл студентам. — Когда она сказала «доброе утро», я заметил файфширский выговор, а ближайший город в Файфе, как вы знаете, Бернтайленд. На башмаках по краям подошвы заметна красная глина, а в радиусе 20 миль единственное место с такой глиной — ботанический сад. Улица Инверлит идет рядом с садом и дает кратчайший путь от Лита. На руке женщина несла пальто, которое слишком большое для ребенка, который был с ней, из чего ясно, что из дома она вышла с двумя детьми. И наконец, у нее на пальцах правой руки дерматит, характерный для рабочих линолеумной фабрики в Бернтайленде.

 

Диагностическое волшебство Белла коренилось в комбинации острой наблюдательности и строгого научного метода. «Глядите во все глаза, юноша! Включите уши, разум, шишку восприятия, используйте способность к дедукции, — так вспоминал его слова один из студентов, Гарольд Джонс. — Однако дедуктивные выводы, джентльмены, должны быть подкреплены безупречными и конкретными материальными доказательствами». Джонс, однокашник Конан Дойля, вспоминал, как Белл поздоровался с новым пациентом, а затем, повернувшись к студентам, сказал:

 

Джентльмены, рыбак! Вы, несомненно, заметили, что даже в жаркий летний день пациент обут в высокие сапоги. Когда он сел на стул, они были хорошо видны. В такое время года в высоких сапогах ходят только моряки. Оттенок загара на лице говорит о том, что он плавает вдоль побережья, а не ходит в дальние рейсы к другим странам. Это загар от пребывания в одном климате — так сказать, «местный загар». Под курткой у него ножны для ножа, такими пользуются здешние рыбаки. Во рту он прячет кусок табака для жевания и делает это весьма успешно, джентльмены. При сопоставлении таких дедуктивных выводов получается, что этот человек — рыбак. Кроме того, правильность выводов подтверждается тем фактом, что к его одежде и рукам прилипло несколько рыбьих чешуек, а запах рыбы при его появлении был очень заметным.

 

Белл был настолько великолепным наблюдателем, что даже предположительно не относящиеся к делу подробности могли оказаться для него крайне важными — порой эта важность подтверждалась лишь спустя годы. Более чем за 30 лет до того, как Александр Флеминг в 1928 году выделил пенициллин из плесени, Белл инструктировал группу медсестер: «Развивайте точность в наблюдениях и правдивость в отчетах… Например, страдающие изнурительной диареей дети иногда питают сильное пристрастие к старому сыру с зеленой плесенью и обильно его поглощают, что дает отличный эффект. Возможно ли, что бактерии в сыре способны, в свою очередь, поглотить бациллы туберкулеза?»

 

Для Белла любые особенности человеческого тела, неприметные для других, были молчаливыми свидетелями жизни. «Почти любое ремесло оставляет на руках знаки, подобные справочному пособию, — сказал он в интервью 1892 года. — Шрамы шахтера отличаются от шрамов рабочего в карьере. Мозоли плотника не похожи на мозоли каменщика. Сапожник совершенно не таков, как портной. Солдат и моряк отличаются походкой — правда, в прошлом месяце мне случилось сказать солдату, что в отрочестве он был моряком… Татуировки на руках расскажут о посещенных местах, брелоки на часовой цепочке преуспевающего колониста расскажут, где он заработал капитал. Новозеландский скваттер не повесит на цепочку золотую индийскую монету, а индийский железнодорожный инженер — камень маори».

 

Когда связь Белла с Шерлоком Холмсом стала известна, представители мировой прессы начали регулярно разыскивать его в попытке застать прототипа в действии. В одном из интервью 1893 года репортер из Pall Mall gazzette спросил его: «Есть ли система, по которой можно было бы учить полицейских искусству наблюдательности?»

 

«Есть система среди врачей, — ответил Белл. — Ее регулярно преподают здешним студентам… Если полицейским тренировать умение наблюдать более тщательно, было бы хорошо… Фатальная ошибка, которую совершает обычный полицейский, состоит в том, что он сначала выдвигает гипотезу, а потом подгоняет под нее факты, хотя нужно сначала добывать факты, замечать разные мелкие детали и применять дедукцию, пока все собранное не начнет неудержимо влечь его… в направлении, которое он поначалу даже не рассматривал».

 

Эти слова мог бы произнести сам Шерлок Холмс. Ретроспективно они стали бы точнейшим диагнозом в отношении поведения полиции в деле Слейтера.

 

Артур Конан-Дойль

Белл также работал государственным экспертом-криминалистом, и здесь он тоже показал себя достойным отцом своего вымышленного наследника. Притом что он занимал эту должность в течение нескольких десятилетий, из-за его крайней профессиональной скрытности мы знаем лишь о немногих случаях. «Двадцать лет или больше я занимался практикой медицинской юриспруденции, но я почти ничего не могу об этом сказать, — заявил он в 1893 году. — Было бы нечестно упоминать секретные сведения, принадлежащие государству».

 

Одним из известных нам случаев было дело женоубийцы Эжена Шантреля — одно из самых знаменитых преступлений викторианской Британии. Француз Шантрель обосновался в Эдинбурге в 1860-х годах и работал преподавателем иностранных языков в местной частной школе. В 1868 году он женился на одной из своих учениц, соблазненной им 16-летней Лиззи Дайер, которая к тому времени была от него беременна. Их брак, продолжавшийся десять лет, был бурным, с годами нарастала жестокость. «Дорогая мама, — писала Лиззи Шантрель в письме домой, — я, должно быть, спала около часа или больше и проснулась от нескольких резких ударов. Один пришелся сбоку в голову и оглушил… У меня не на месте челюстная кость, рот внутри разбит и гноится, лицо опухло».

 

В 1877 году Шантрель застраховал жизнь жены на сумму более чем в 1000 фунтов. Вскоре после этого горничная услышала стоны из спальни Лиззи Шантрель. Она нашла хозяйку без сознания, на прикроватном столике были дольки апельсина, виноград и наполовину выпитый стакан лимонада. Горничная позвала Шантреля, затем побежала за врачом. Вернувшись, она увидела, что стакан опустошен, а фрукты убраны. Она также видела Шантреля выбирающимся через окно спальни.

 

Лиззи Шантрель вскоре умерла, врач списал ее смерть на отравление светильным газом и сообщил об этом случае сэру Генри Литтлджону, самому известному в Шотландии криминалисту, считая, что дело должно его заинтересовать. Литтлджон привлек к этому Белла. Осматривая комнату миссис Шантрель, «Белл и Литтлджон повсюду нашли свидетельства отравления, — писал биограф Белла Илай Либоу. — Многочисленные коричневатые пятна виднелись на [ее] подушке, несколько было на ночной сорочке, и анализ показал, что эти пятна содержали опиум в твердой форме вместе с мелкими фрагментами виноградных косточек. Та же комбинация была найдена в ее пищеварительном тракте». Из разговоров с местными аптекарями Белл узнал, что Шантрель незадолго до этого купил большое количество опиума.

 

Помимо этих положительных улик была еще и потрясающая отрицательная улика: хотя предполагалось, что Лиззи умерла от утечки газа, горничная сказала расследователям, что она почувствовала запах газа только после того, как вернулась от врача, а не тогда, когда только нашла хозяйку без сознания. Для Белла это отсутствие газа стало в высшей степени примечательным фактом.

 

При расследовании, проведенном газовой компанией, за окном спальни Лиззи обнаружилась сломанная газовая труба. «Горничная, которая годами видела здесь скандалы и рукоприкладство, подозревала, что трубу сломал сам Шантрель, — писал Либоу. — Шантрель в ответ говорил, что не знал о существование трубы». Белл, которого его слова не убеждали, опросил соседей и нашел слесаря, который чинил эту трубу год назад. Эжен Шантрель, по воспоминаниям слесаря, выказал необычайный интерес к трубе и способу ее функционирования. Суд приговорили Шантреля к смертной казни, он был повешен в Эдинбурге в 1878 году.

 

Но отцами Холмса также можно назвать нескольких литературных героев, а его метод расследования впервые возник, вероятно, в вольтеровском «Задиге». Человек, потерявший верблюда, спрашивает Задига, не видел ли он его. «Ты говоришь про одноглазого верблюда с выпавшими зубами, наверно? - уточняет Задиг. - Нет, я его не видел, но он пошел на запад». Но если он не видел верблюда, откуда же он знает про его физические недостатки, не говоря уже о том, в какую сторону верблюд пошел? Элементарно, мой дорогой Уотсон. «Я понял, что у него один глаз, потому что он ел траву только с одной стороны дороги. Я знал, что у него выпала часть зубов, потому что травинки не обкусаны. Я понял, что он пошёл на запад, по его следам». Д'Артаньян восстанавливает обстоятельства дуэли в «Луизе де ла Вальер» также по-холмсовски.

 

Некоторые находят предков величайшего из всех сыщиков у Диккенса и Уилки Коллинза. «Поскольку я был воспитан на инспекторе Бакете Диккенса, сержанте Карре Уилки Коллинза и Дюпене Эдгара По, я был невысокого мнения о Шерлоке Холмсе, - сказал мне Бернард Шоу, - но рассказы о бригадире Жераре первоклассны». Дойл сам неоднократно признавал, что он многим обязан По, но кое-кто проводил сравнения с Дюпеном не в пользу Холмса и делал ничем не подкрепляемые заявления. Например, мисс Дороти Сайерс, которая утверждает, что в рассказах Дойла нет «чистоты аналитического метода» По. Она пишет о «строгом правиле По показывать читателю все ключи» к разгадке тайны. Однако сыщик Эдгара По, Дюпен, показывает своему другу важнейшую улику после раскрытия преступления, когда все факты уже стали известны. «Я едва вытащил этот маленький пучок волос из судорожно сжатых пальцев мадам Л'Эспане», - говорит он. А потом, когда его друг поражается дедукции, благодаря которой Дюпен узнал, что владелец орангутанга - моряк, сыщик показывает маленький кусочек ленты, «который с виду напоминает те, какими матросы завязывают волосы». Ленту он подобрал на месте преступления. Но его друг и читатели должны были видеть, как он ее подбирает. Это к вопросу о «строгих правилах» По, и если, как нас уверяет мисс Сайерс, в рассказах Дойла нет «чистоты аналитического метода»  Эдгара По, то нет ее и у Эдгара По.

 

Дойл, однако, первый был готов признать, что кое-какие мелочи он взял у По. Дюпен, как Холмс, обожает курить трубку; у него бывают приступы «грустной задумчивости»; иногда он отказывается обсуждать дело, о котором думает; продолжает вслух мысли другого человека; заманивает в ловушку человека, который может пролить свет на преступление, помещая объявление в газете; организует переполох на улице и, пока внимание спутника отвлечено, успевает подменить одно письмо другим; и, как Холмс, довольно низкого мнения о своём профессиональном коллеге, который «слишком хитер, чтобы быть умным».

 

Но всё это не имеет значения и отношения к сути дела, которая заключается в том, что Дойл был первым писателем, наделившим сыщика живым человеческим характером, и, наверное, окажется последним писателем, который подарил читателям рассказы, столь же интересные и захватывающие, сколь достоверны и правдоподобны его главные герои. Дюпен - мертворождённый, просто говорящая машина, самый длинный рассказ, в котором он появляется, «Тайна-Мари Роже», просто скучен, и ни один из героев По так и не ожил. На самом деле последователи Дойла испытали влияние По намного больше, чем сам Дойл.

 

Научный подход к проблеме, масса подробностей, тщательная реконструкция событий, многословие и профессиональные приёмы современных детективов - всего этого, к счастью, нет в саге о Холмсе, потому что в этом случае Дойл не путал развлекательность с познавательностью. И хотя он испортил свои исторические романы, сделав в них историю более важной, чем романтику, он не допустил такой ошибки с детективными рассказами, где рассказ всегда важнее детективного расследования. Кажется даже, что он писал историю пером Холмса, который предпочитал научный трактат интересному рассказу; но о Холмсе он писал пером Уотсона, который предпочитал интересный рассказ научному трактату. Очень несхожи, пойми наконец, Герои рассказа и их творец, - писал Дойл критику, который предположил, что взгляды Холмса на Дюпена были схожи с точкой зрения писателя. Мы должны быть внимательны, чтобы не совершить такую же ошибку и не решить, что доктор Уотсон - это доктор Дойл. Тем не менее в Уотсоне достаточно много от Дойла, чтобы мы могли не искать дальше прообраз. Он часто и бессознательно изображал в нем себя. «Ваша фатальная привычка смотреть на всё с точки зрения рассказа, а не научной работы испортила то, что могло стать познавательной и даже классической серией доказательств», - говорит Холмс Уотсону, и это подчёркивает то, о чем мы только что говорили. Дойл был прирождённым рассказчиком, и всегда, когда он жертвует действием ради точности, его власть над читателем слабеет. Дойл снова думает о себе, когда заставляет Холмса сказать Уотсону: «Вы должны понять, что среди ваших многочисленных талантов притворству места нет». И снова: «Мой дорогой Уотсон, вы по натуре своей человек действия. Умение притворяться не входит в число ваших многочисленных талантов». И когда в рассказе «Убийство в Эбби-Грейндж» Шерлок Холмс решает отпустить убийцу, он решительно объединяет Уотсона и Дойла: «Вы, Уотсон, -  английский суд присяжных, - я не знаю человека, который был бы более достоин этой роли», -  одним предложением нам обрисовывают характер Дойла».

Источники и Дополнительная Информация: 

https://vikent.ru/enc/5329/

https://snob.ru/entry/186569/

https://un-sci.com/ru/2022/10/15/hirurg-kotoryj-stal-prototipom-sherloka-holmsa/

https://diletant.media/articles/36612630/