Автор: Олег
Шама
7 февраля 2016
В Союзе пассажиров предложили переименовать
Киевское направление МЖД в Брянское
03/28/23
5 февраля
1929-го в Москву прибыл поезд с украинскими писателями. Это был единственный в
истории СССР случай, когда вопрос украинского языка положительно обсуждался на самом высоком советском уровне
31 октября
1926 года всероссийская газета Известия опубликовала стихотворение Владимира
Маяковского, пролетарского поэта № 1, — Долг Украине. В нем автор сетовал, что
русские плохо понимают “братский народ”: “Знают вот украинский борщ, знают вот
украинское сало”. Привычно чеканя слог, Маяковский писал: “Говорю себе: товарищ
москаль, на Украину шуток не скаль. Разучите эту мову на знаменах — лексиконах
алых, эта мова величава и проста”. В стихотворении он цитирует Интернационал —
песню французских коммунаров, которая в то время была официальным гимном
Российской Федерации,— в переводе Николая Вороного: “Чуєш, сурми заграли, час
розплати настав”. И дальше поэт умилялся: “Я немало слов придумал вам,
взвешивая их, одно хочу лишь,— чтобы стали всех моих стихов слова полновесными,
как слово чуешь”.
Долг Украине
В. Маяковский
Знаете ли вы
украинскую ночь?
Нет,
вы не знаете украинской ночи!
Здесь
небо
от дыма
становится черно́,
и герб
звездой пятиконечной вточен.
Где горилкой,
удалью
и кровью
Запорожская
бурлила Сечь,
проводов уздой
смирив Днепровье,
Днепр
заставят
на турбины течь.
И Днипро́
по проволокам-усам
электричеством
течёт по корпусам.
Небось, рафинада
и Гоголю надо!
Мы знаем,
курит ли,
пьёт ли Чаплин;
мы знаем
Италии безрукие руины;
мы знаем,
как Ду́гласа
галстух краплен…
А что мы знаем
о лице Украины?
Знаний груз
у русского
тощ —
тем, кто рядом,
почёта мало.
Знают вот
украинский борщ,
Знают вот
украинское сало.
И с культуры
поснимали пенку:
кроме
двух
прославленных Тарасов —
Бульбы
и известного Шевченка, —
ничего не выжмешь,
сколько ни старайся.
А если прижмут —
зардеется розой
и выдвинет
аргумент новый:
возьмёт и расскажет
пару курьёзов —
анекдотов
украинской мовы.
Говорю себе:
товарищ москаль,
в Украину
шуток не скаль.
Разучите
эту мову
на знамёнах —
лексиконах алых, —
эта мова
величава и проста:
«Чуешь, сурмы заграли,
час расплаты настав…»
Разве может быть
затрёпанней
да тише
слова
поистасканного
«Слышишь»?!
Я
немало слов придумал вам,
взвешивая их,
одно хочу лишь, —
чтобы стали
всех
моих
стихов слова
полновесными,
как слово «чуешь».
Трудно
людей
в одно истолочь,
собой
кичись не очень.
Знаем ли мы украинскую ночь?
Нет,
мы не знаем украинской ночи.
1926
На следующий
день после выхода Известий со стихотворением Маяковского в Киеве прошел
творческий вечер поэта. В то время его популярность была сродни славе
современной поп-звезды. “Возле Дома коммунистического просвещения (нынешняя
филармония) — громаднейшая толпа. Пролезть к дверям невозможно. Коридоры, фойе,
лестницы — все забито билетным и безбилетным народом”,— вспоминала одна из
присутствовавших на вечере. Стихотворение Долг Украине тогда звучало не просто
укоризной русским, а прямым руководством к действию.
Три года
спустя высшее партийное руководство в Москве решило поближе познакомиться с
украинской культурой. С этой целью в столицу СССР пригласили 50 литераторов и
12 деятелей искусства. С ними встретилась вся верхушка, включая советского
лидера Иосифа Сталина.
Неизвестный
брат
На тот момент
в России об украинской литературе знали мало. Известен был разве что Тарас
Шевченко, да и то по его русскоязычным произведениям, о которых Корней
Чуковский как‑то сказал, что звучат они, как плохой перевод с украинского.
Российские искусствоведы ценили Кобзаря как художника, в первую очередь как
мастера офорта.
Пытливые
российские читатели знали еще такого автора, как Марко Вовчок, но не по ее
оригинальным произведениям, а по переводам приключенческих романов Жюля Верна
на русский язык. Да еще как‑то Максиму Горькому попались в руки рассказы
Михаила Коцюбинского, и он высоко о них отозвался, прорекламировав украинского
писателя еще до создания СССР.
В 1918 году
глава украинского государства гетман Павел Скоропадский тонко подметил
отношение русских ко всему украинскому: “Приезжает измученный человек из
коммунистического рая на Украину… Хвалит, находит, что Украина прелесть, и язык
такой благозвучный, и климат хорош, и Киев красив, и правительство хорошее, все
разумно… Недели через две… еще весел и любезен, но вот он ездил на извозчиках,
они уж очень плохи, и мостовая местами неважна”. А через некоторое время от
таких же людей Скоропадскому приходилось слышать: “Знаете, что я вам скажу,
ваша Украина — вздор, не имеет никаких данных для существования. Нужно творить
единую неразделимую Россию. Да и украинцев никаких нет, это все выдумка
немцев”.
Подобное
отношение к “малороссам” сохранилось в России и после создания Советского
Союза. Лишь единицы отдавали должное украинцам. Так, например, известный
оперный тенор Леонид Собинов. Отправляясь на гастроли в Харьков в 1927 году, он
разучивал либретто опер европейских композиторов на украинском языке. Певец
тогда записал в дневнике: “Когда я получил перевод Лоэнгрина (опера Рихарда
Вагнера) на украинском языке, сев за рояль, спел и невольно закричал: да это же
звучит совсем по‑итальянски!”
В то время как
Собинов гастролировал в Харькове, в начале 1928 года в Париже состоялся
лингвистический конгресс. На нем ученые обсуждали эвфоническую систему —
мелодичность — языка. Провели своеобразный конкурс, во время которого
зачитывались оригиналы поэтических произведений. Участники конгресса тогда
определили, что самые мелодичные языки, которые включают минимум трудно
выговариваемых звуковых нагромождений, — это французский, итальянский,
украинский и фарси (персидский). Позже эта тема стала модной для европейских
филологов и несколько лет подряд обсуждалась на подобных конгрессах.
Кому это
нужно?
В начале 1920‑х
большевики бросили клич о необходимости коренизации своей партии. Они хотели
привлечь местное население в государственные органы советских республик с тем,
чтобы коммунистическая идеология укрепилась на национальном уровне. Наиболее
активно этот процесс проходил в Украине и Белоруссии.
В июле 1923
года украинское правительство издало декрет, в соответствии с которым
украинский язык провозглашался обязательным для изучения во всех учебных
заведениях. Тогда же власть от всех чиновников потребовала овладеть “мовой”. В
госучреждениях и на предприятиях даже проводились экзамены на знание языка.
Параллельно
шел процесс вытеснения из высшего руководства республики людей неукраинского
происхождения. Самых активных оппонентов этой политики — Эммануила Квиринга,
первого секретаря Центрального комитета (ЦК) украинской компартии, этнического
немца, а также Дмитрия Лебедя, второго секретаря ЦК, — перевели на партийную
работу в Москву. Из Харькова, на тот момент главного города УССР, Сталину то и
дело летели письма с просьбой снять с поста генсека компартии Украины Лазаря
Кагановича, преемника Квиринга. Каганович всячески пытался тормозить
украинизацию.
К концу 1920‑х
в Украине 85 % прессы издавалось на титульном языке. Русский театр на время
прекратил существование. Даже Евгения Онегина в опере пели на украинском.
В Кремле
поначалу смотрели на украинизацию сквозь пальцы. А Сталин даже подбадривал ее
активистов.
В 1926 году в
литературных кругах разгорелся громкий скандал. Алексей Варавва перевел на
украинский язык повесть Максима Горького Мать. Опубликовать произведение в
несколько сокращенном виде взялось издательство Книгоспілка. Его директор
Олекса Слисаренко послал перевод Горькому в Италию, где тот уже несколько лет
жил в эмиграции. Писатель возмущенно отказал украинцам: “Я категорически против
сокращения повести Мать, мне кажется, что и перевод этой повести на украинское
наречие тоже не нужен. Меня очень удивляет тот факт, что люди, ставя перед
собой одну и ту же цель, не только утверждают различие наречий — стремятся
сделать наречие “языком” — но еще и угнетают тех великороссов, которые
очутились меньшинством в области данного наречия”. Заканчивалось письмо
недвусмысленным вопросом: “Кому это нужно?”
Письмо
Горького к Слисаренко сразу стало известно в украинских литературных кругах.
Полемизируя с писателем, его коллега по цеху Мыкола Хвылевой написал статью
Украина или Малороссия, в которой назвал Горького русским шовинистом. А
брошенный в этом памфлете призыв “Прочь от Москвы” стал лозунгом для многих
патриотов Украины.
Скандал вышел
на международный уровень, когда в Париже Владимир Винниченко, один из
руководителей УНР, в эмигрантской газете Українські вісті опубликовал письмо
Горького и остро его прокомментировал, критикуя автора.
В полемике
некоторым образом поучаствовал даже Сталин. Когда в 1932-м после многократных
уговоров Кремля Горький вернулся на родину, советский вождь попросил замять
историю с украинскими писателями. Еще через два года прозаик посетил Харьков и
извинился за необдуманные высказывания в адрес языка братского народа. “Я
сделал оплошность, а Слисаренко меня маленько проучил”,— сказал Горький.
В объятиях
Кремля
Пик
кремлевской любви к Украине пришелся на начало 1929‑го. 5 февраля в Москву
прибыл поезд с украинскими писателями. Центральная пресса широко освещала это
событие.
Анатолий
Луначарский, народный комиссар просвещения, встречая гостей, даже заявил:
“Смешно подумать! Нам сейчас много легче познакомиться с английской литературой,
нежели с такой близкой украинской”. И это притом, что еще двумя годами ранее он
публично говорил: “Украинский язык не приспособлен к требованиям культуры”.
Кульминацией
московского гостеприимства стала встреча писателей со Сталиным, состоявшаяся 12
февраля. Она была беспрецедентной, так как проходила в форме дружеского
диалога. Гости позволяли себе спорить с вождем и выкрикивать с места
комментарии к его высказываниям.
Пройдет еще
пару лет, и о подобном общении со Сталиным даже его окружению будет страшно
подумать. Протокол той встречи на долгие годы лег в спецхран под грифом
"секретно".
А тогда вождь
даже пожурил гостей. Он рассказал, как полгода тому назад в Большом театре
выступали бандуристы. Голос из зала прервал вождя: “Артистов из пивных
набрали?” Раздался общий смех. “Но вот произошел такой инцидент, — продолжал Сталин.
— Дирижер стоит в большом смущении — на каком ему языке говорить? На
французском он может свободно говорить, на немецком тоже, а вот на украинском
стесняется”.
Больше всего
украинских гостей возмущало, что некоторые русские писатели негативно
изображают украинцев. Судя по протокольным записям, некто, не представляясь,
выкрикнул: “Стало почти традицией в русском театре выводить украинцев какими‑то
дураками или бандитами. В Шторме (пьеса Владимира Билль-Белоцерковского),
например, украинец выведен настоящим бандитом”. И Сталин доброжелательно на это
ответил: “Возможно”.
Но больше
всего досталось Михаилу Булгакову за его пьесу Дни Турбиных. Ее герои очень
саркастично высказываются об украинцах. “Насчет Дней Турбиных, — поддерживал
гостей советский диктатор. — Я ведь сказал, что это антисоветская штука, и
Булгаков не наш”.
Алексей
Петренко-Левченко, начальник главного управления искусства УССР, поставил
вопрос ребром: “Мы хотим, чтобы наше проникновение в Москву имело бы своим
результатом снятие этой пьесы”. Вскоре после этой встречи в СССР на долгие годы
запретили печатать и ставить Дни Турбиных.
Обсуждали у
Сталина и вопрос тематики современной литературы. Хозяин Кремля заявил: “Если
вы будете писать только о коммунистах, это не выйдет. У нас 140‑миллионное
население, а коммунистов только 1,5 млн. Не для одних же коммунистов эти пьесы
ставятся. Такие требования предъявлять при недостатке хороших пьес — значит,
отвлекаться от действительности”.
Окрыленными
украинские писатели вернулись из Москвы.
Пройдет всего
четыре года, и все участники недели украинской культуры в Москве окажутся в
рядах врагов народа. Шовинизм, уклонизм, национал-буржуализм, шпионаж —
неполный список грехов, в которых спецслужбы обвинят деятелей украинской
культуры.
Под репрессии
1930‑х годов попали больше тысячи украинских писателей, художников, ученых. Лишь
немногим удалось избежать расстрела или лагерей.
Источники и
Дополнительная Информация:
https://nv.ua/publications/v-1929-godu-v-moskve-proshla-nedelja-ukrainskoj-kultury-95725.html
